БутАстика (том I) - Андрей Буторин

– Но как?.. – развел руками Андрей Николаевич. – Туда может войти только он… Как во все другие – прочие жильцы этой квар…

– Постойте, – нервным смешком перебил мужчину Роман. – Сколько же народу вы поселили в эту… коммуналку?

– Я не считал, – смущенно отвел глаза в сторону Андрей Николаевич. – Человек двадцать, я думаю… Я никому не отказывал. Зачем? И людям хорошо, и… мне.

– Да уж! – опять всхохотнул Роман. – Так вот почему вы ее так дешево сдаете! Это сколько же вы в итоге со всех-то навариваете?

– Я не считал… – вновь повторил хозяин «коммуналки». – Выходит и впрямь немало, но…

– Да при чем тут это?! – вскочила с дивана Катя. – Хоть миллион, нам-то что! – Она смерила мужа гневным взглядом. – Лично мне сын дороже любых денег! Сделай же хоть что-нибудь!..

– Что я могу сделать? – огрызнулся Роман, но тут же смягчился, извиняюще поднял руки. – Разве что… Разве мне попробовать войти в этот… гм-м… портал… – Он все еще не верил в рассказанное Андреем Николаевичем, но мозг уже начал просчитывать варианты. – Ведь мы с Мишей близкие родственники, и если проход настраивается на какие-то биологические параметры…

– Так иди, Рома, иди! – не стала дослушивать Катерина бормотание мужа и потащила его за рукав в прихожую. – У тебя не получится – я пойду!..

Роман переступил уже было порог квартиры, но в последний момент обернулся.

– Погодите, но если из квартиры всегда возвращаются в наш мир, то почему сюда не вернулся Михаил?

– Не знаю, – помотал головой Андрей Николаевич. – Возможно, когда в дверь заходят сразу двое… я же не зря ставил условие не входить ни за кем следом!.. возможно, тогда что-то сбивается… Или еще, – мужчина задумчиво поскреб затылок. – Да-да, еще вариант – выйти не через дверь, а, скажем, через окно…

– Но зачем? – ахнула Катя. – Ведь второй этаж!..

– А если он зашел с кем-то еще из жильцов? Им же стало бы тогда очевидно, что квартира со странностями! И… стало, например, любопытно, почему так происходит. Ваш сын читает фантастику?

– Он только ее и читает, – улыбнулся Роман.

– Вот видите! Тогда он вполне мог догадаться, в чем дело. И мысль про окно наверняка бы пришла ему в голову.

Он закрыл входную дверь и тут же распахнул ее снова. Прихожая была пуста. Андрей Николаевич и Катя будто испарились.

Роман судорожно сглотнул и осторожно, почему-то на цыпочках, прошел к двери в злосчастную комнату. Приоткрыл ее, просунул голову… Комната была иной, чем та, в которой сидели они только что. Похожей, но иной. Сразу бросился в глаза цвет дивана – не ярко-синий, а оранжево-красный, будто сигнализирующий об опасности. А потом Роман перевел взгляд на окно. Одна его створка была открытой…

Не помня себя, не думая, что может отбить, а то и сломать ноги, он вскочил на подоконник и прыгнул вниз. Пронесся перед глазами серый бетон стены – такой же точно, как и в родном, обычном мире, больно ударила асфальтом по пяткам земля. Но боль оказалась терпимой, да и не до нее было сейчас Роману. Слегка прихрамывая, он бегом обежал дом и помчался к университету, корпуса которого виднелись через пару кварталов.

Вбежав на крыльцо, Роман едва не столкнулся с выходящим из здания… Михаилом. Отец и сын, и без того похожие друг на друга, замерли в одинаковых позах, разинув рты. И тут следом за Мишей на университетское крыльцо вышла высокая стройная девушка и, взяв парня под руку, потянула за собой. Но, почувствовав его невольное сопротивление, подняла изумленные зеленоватые глаза на друга, а потом медленно перевела их на Романа.

– Что такое, Миша? – спросила она. – Кто это?

– Это… – сглотнул Миша и почти беззвучно выдавил: – Это мой… папа… – И тут парня вдруг затрясло, он попятился, выставив перед собой, словно защищаясь, руки. – Но ведь ты… ты умер! – выкрикнул он, и в ушах Романа противно зазвенело, то ли от этого крика, то ли от того, что он машинально прочел на бронзовой вывеске за спиной сына.

Вычурными, под славянскую вязь буквами на ней значилось: «Государственный Его Императорского Величества Университет…»

Мать космонавта

Когда ночная чернота разливается по небу и колючие звезды начинают в нем холодное перемигивание, из покосившейся избы выходит старая женщина и, на ходу поправляя неизменный черный платок, направляется к угору над речкой Исток, что течет у деревни с таким же названием. Она останавливается на том самом месте, где желто-оранжевая глинистая тропинка начинает крутой нырок под угор и, петляя, вьется между сочными травяными зарослями до самой воды. Женщина поднимает лицо к небу и, подслеповато щурясь, перебегает взглядом от созвездия к созвездию, ища вполне определенную и жизненно важную для нее цель – красноватую искорку Марса. Для этого ей не нужны ни карты звездного неба, ни астрономические календари; за двадцать последних лет она научилась находить Марс так же легко и быстро, как зловредных колорадских жуков в ботве картофеля.

Найдя желаемое, женщина замирает на несколько минут, не отрывая взгляда от мерцающей красной звездочки. В этом взгляде и боль, и нежность, и неземная тоска, а губы ее беззвучно шепчут при этом что-то слышимое лишь ей одной. Закончив неслышную молитву, старая женщина осеняет крестом далекую планету, а потом, беззвучно роняя слезы, трясет на нее сухоньким кулачком.

Двадцать лет назад Александра Петровна не то что найти Марс на небе – и самого-то названия такого никогда не слышала. Не до этого ей было, не до тонких небесных сфер. Да и образования – один класс церковноприходской школы; хорошо, читать с Божьей помощью выучилась: сынок хоть редко, но пишет, мать не забывает, и можно эти драгоценные листочки каждый день перечитывать, ни к кому не обращаясь. А то вот Нюрка Тимошиха как раз к ней часто бегает, письма от дочек почитать. Надо сказать, дочки у Тимошихи пишут чаще, чем ее Коленька, но на то они и дочки, да и в городе ведь у них ни коровы, ни огорода – что еще вечером делать? А вот ее сынок – Николай Алексеевич – военный летчик! Чай, у него времени-то поменьше, чем у продавщицы Катьки да медички Наташки.

Но именно тогда, двадцать лет назад – в семьдесят пятом – пришлось узнать ей, пожилой уже женщине, об этом трижды проклятом Марсе; узнать – и не забывать теперь уже никогда, до самого последнего, смертного часа. Началось все так неожиданно и стремительно, что кажется, будто сама жизнь Александры Петровны разломилась на две половинки: до этого июльского дня – и после.

Было еще совсем рано – только выгнали коров на пастбище. Утро выдалось особенно чистое, по-июльски теплое, тихое и безоблачное. Но первозданную райскую тишину резко и грубо разорвал треск мотоциклетного мотора. Старый «Иж» председателя, вынырнув из леса, мчался по сухой, прожаренной солнцем дороге, оставляя за собой такие клубы дыма и пыли, что казался подбитым «Мессершмиттом» из военных фильмов. Еще не доехав до первых домов, председатель начал что-то возбужденно орать, порываясь при этом еще и размахивать руками. Не сдержав рвущихся из души эмоций, он оторвал-таки обе руки от руля, но резво взмахнув ими пару раз, нарушил этим устойчивость своего двухцилиндрового агрегата, и мотоцикл, угрожающе накренившись набок, изменил свою первоначальную траекторию. Председатель опомнился лишь, когда переднее колесо отделяли от придорожной канавы каких-то полметра. Он судорожно схватился за руль, но спасти положение сумел только отчасти. Вместо того чтобы клюнуть на полном ходу носом в канаву, мотоцикл влетел в нее по касательной, упав правым боком на пологий склон. Но председатель словно и не заметил этого дорожно-транспортного происшествия. Он быстро выбрался из канавы и, прихрамывая, бросился бежать к дому Александры Петровны, продолжая при этом громко, но неразборчиво орать и теперь уже совершенно беспрепятственно размахивая руками, как готовящаяся ко взлету курица.

У Александры Петровны екнуло в груди и тисками сдавило сердце. Из бессвязного вопля подбежавшего уже совсем близко председателя она разобрала только одно: «Николай Бурдаев». Это было имя ее сына. «Коля, Коленька…» – прошептала Александра Петровна вмиг помертвевшими губами и, схватившись рукой за грудь, стала медленно опускаться на лавку. Но председатель, прогремев ведрами в сенцах, уже влетел в избу, и только увидев на его красном, заляпанным грязью, перекошенном лице застывшую, словно грубо приклеенную, гримасу дикого восторга, она поняла, что беда миновала.

– Радио! Включай радио! – заорал в самое ухо председатель. Он хотел сказать что-то еще, но все другие слова, похоже, вылетели из его головы при падении с мотоцикла. Он лишь продолжал махать руками так, что затрепыхали ситцевые занавесочки на окошке, и повторял, как заведенный: – Радио! Скорее, радио!